За этой красивой фразой может и укрываться просветлённость, и таиться мудрость, и прятаться шарлатанство...

Конечно, тому, кто произошёл от обезьяны, проще, так как ему и виднее, и слышнее. А вот как быть тем, кто произошёл от, скажем, птиц?
Не знаю, как всем, а вот одному птичьему потомку сейчас придётся мухой лететь на строительный рынок за досками. Ведь у этих шаманов из "Метеобюро" хорошей погоды осталось только на день, ну, может, на два. А дальше дожди, дожди, дожди...

Витиеватая тонкость мимолётна...
Может быть, именно поэтому она и витиевата? И тонка? Хотелось бы думать, что не из-за этого она мимолётна, хотя сие и не слишком важно!

Воробьи строят друг друга из-за корочки хлеба.
Голуби строят друг друга и воробьёв.
Вороны строят друг друга, голубей и воробьёв.
Кошки, которые хлеба не едят, строят друг друга, ворон, голубей и воробьёв.
Собаки, которые не едят кошек, строят друг друга, кошек, ворон, голубей и воробьёв.
Люди, которые едят всё вышеперечисленное крайне неохотно, из принципа строят собак, кошек, ворон, голубей, воробьёв и даже хлебные корочки (по величине).

Генералы крайне охотно строят людей.
Политики строят кого угодно из кого угодно. Из генералов – людей, из людей – собак и кошек, из ворон – голубей, из голубей – воробьёв. Всё зависит от толщины "корочки хлеба", которая им за это посулена.
Sapiens business подручными способами из подножных материалов строят политиков.
Девушки строят всех: людей, генералов, политиков, sapiens business. Они строят их и по-кошачьи, и по-собачьи, и как жадные вороны и как ласковые голубки, а если очень понадобится, и как игривые воробышки (но это – для эстета).

Падший ангел, запатентовав технологию self-made man, делает вид, что строит себя сам. Затем, из себя, якобы полученного самим собою у якобы себя же самого, он лукаво строит "грехопадение неотвратимости". Эта-то самая "неотвратимость грехопадения" с его нелёгкой, но проворной руки и выпускает на охоту девушек, крайне, кстати, охочих до этой самой охоты.

Сия величественная постройка в виде перекошенной пирамиды гордо именуется человечиществом.

Сторонний наблюдатель, глядя на всё это со своей точки зрения, не скажет, поди, ничего. Пошелестит, может, конечно, листвою о том, о сём с соседями по лесу, переполненному нежными осенними Солнцами да и позабудет, о чём шелестел-то! Эх, мне бы так!

– А не рвануть ли лучше в Тибет?!
– Лучше нирвани!
– Чем же такая поездка, скажем, не хороша?
– Тройным отсутствием смысла.
– Это как это?
– Это? Ещё как! Во-первых: ты не сможешь объяснить самому себе, что, собственно, ты хотел разглядеть, посмотрев с близкого расстояния на кучу куч очень больших камней, у некоторых из которых на самых верхушках от холода вода застывает так, что не тает уже больше никогда!? Во-вторых: ты не сможешь объяснить себе самому, зачем ты полез на одну из этих глыб, хотя прекрасно знал о трудностях восхождения, а, главное, о практической невозможности спуска!? И, в-третьих: перед отъездом домой ты долго и безрезультатно будешь спрашивать и у самого себя, и у себя самого: "Неужели же я проехал пол мира и пережил всё, что пережил только для того, чтобы с таким удовольствием уехать!?!"
– Так что ж, не ездить, значит?
– Ни в коем случае! Ни в коем случае нельзя подменить "чужими" рассуждениями о чём-либо свой собственный опыт по освоению окружающего нас со всех сторон мира/жа, кроме которого, кстати, у нас, собственно, нет ничего.
– Так таки и ничего?
– Да! Ведь миражей не бывает "как правило", а ничего не бывает "вообще". Вот и выходит, что если всё вокруг, хотя бы кое-как, но есть, то только ничего здесь нет совсем! И никакие стратегии и тактики тут не в состоянии хоть как-то на ситуацию повлиять! Из-за этого-то здесь в нуле главное – мнимость, в бублике – дырка, а вопрос о том, сколько же ангелов уместится на острие иголки, делает наиглавнейшим себя сам, без чьей-либо протекции! Поэтому-то в Тибет тебе отправиться просто необходимо!
Ты уедешь, от тебя не будет вестей, все тут с ума сойдут и сами понапридумывают про тебя незнамо что, а ты там будешь тосковать по дому и придумывать незнамо что про всех нас. Таким образом, на некоторое время ты для нас, а мы для тебя превратимся в "ничего" и наши поэтические фантазии заменят нам всем так прозаично отсутствующую у всех нас реальность! И это произойдёт синхронно!
– А в Тибет мне для таких-то целей убывать не далековато будет?
– Можно и поближе, конечно! У нас "тут" пиво кончилось и как раз твоя очередь идти! Вот и говорите мне после всего вышеизложенного о "совпадениях"! Судьба – это одна большая впадина, господа, и "совпадать" с нею некому! В ней, кстати сказать, тоже нет ничего. Она ведь из него получилась!

a propos

Собаки любят грызть пластиковые бутылки. С этим "ничего" не в силах что-либо сделать ни сами собаки, ни сами пластиковые бутылки, ни даже сама любовь!

С богатым/бедным можно поговорить о его деньгах.
С красавицей/дурнушкой можно поговорить о её равнодушии к красоте.
Со стариком/молодым можно поговорить о его молодости.
Тот, с кем ты пытаешься поговорить о себе (врач, адвокат, приятель, коллега и т.д.) слушает тебя, конечно, но при этом выразительно поглядывает на часы.
Случайные знакомства (кафе, театр, выставка, бобслей и т.д.) через пятнадцать минут новизны начинают обрастать повторами и при второй/третьей/пятой/ и т.д. встрече уже безошибочно соответствуют тому или иному алгоритму.
Грузить близких людей своими проблемами жестоко, неблизких – неинтересно. Грузить далёких – глупо, а недалёких – бессмысленно, так как просто не во что грузить.

Не с кем по-го-во-рить!!!

Дождливым осенним вечером я беру эту мысль двумя специальными пальцами за слово "кем", мажу её с обратной стороны специальным клеем Cloud + и надёжно прикрепляю к низко текущим облакам. Волны холодного ветра, пропитанного мелкой водяной крошкой, легонько покачивают её на своих спинах и она, словно целлофановый пакет, гружёный пустотой, уплывает неведомо куда. Зато в моей голове такой грустной мысли больше нет! Но об этом опять не с кем по-го-во-рить!!!

Глубокая ночь. В типичном "московском дворике", образованном четырьмя семнадцатиэтажными ульями серии П-44, часа два на все лады завывает сбрендившая автомобильная сигнализация. При ближайшем рассмотрении оказывается, что в лобовое стекло помятого "Гольфа" уже вбита арматура от железобетонной плиты. К перекрученному стальному пруту прицеплена записка: "Поменяй лобовое стекло! И сигнализацию! Соседи". Вокруг ни души, хлещет дождь и снова не с кем по-го-во-рить!

* * *

Танцуя с ветром и облаками
Каблуков не жалей , да маши руками.
Танцуя перед зеркалом с пустотой
Замри безмятежно и молча стой.

 

В самых запущенных случаях защиты от реальной опасности ищут у потусторонних сил. Соответственно, избежать опасности из мира иного пытаются с помощью вполне реальных вещей.
Вряд ли, конечно, с нашего берега удастся разглядеть трансцендентного борца с трансцендентной угрозой, плюющего через трансцендентное левое плечо с утра трансцендентной пятницы, но вот и реальных-то храбрецов, борющихся за чистоту реальности реальным способом тоже как-то не густо! Я лично видел только одного ярко выраженного реалиста, который бодрой трусцой пересекал оживлённую улицу в шесть полос, крепко зажав под мышкой (запасливый какой!) пару алюминиевых костылей.

Выходит, что всему голова мечтательное "Хорошо там, где нас нет!" Хотя и тут возможны варианты. Ежели, к примеру, акцент ставится на слове "нет", то мы получаем очередь у дурбюро, а ударение на слове "нас" ударяет автоматом ещё и по самолюбию.
– Это почему это именно "нас"? А нельзя ли поконкретнее, пожалуйста! Поимённо, можно сказать!
– Поконкретнее? Пожалуйста! Всем, имеющим имена, закрыт проезд туда, где хорошо. Поимённо.
– А ежели мы от имён откажемся, то как же мы узнаем, что там хорошо именно нам?
– А надо?
– Не ясно пока...
– А подумать?
– Так неохота!
– Тогда к третьему окошку, пожалуйста! Поимённо! Ведь в Анталии всегда плохо, когда там нет именно таких "именитых гостей", которые просто жаждут отдохнуть от своей несбыточной мечты об отдыхе!

Даже Hennessey XO (недешёвый чистопацанский * напиток), пройдя все круги желудочно-кишечных метаморфоз, в конечном итоге принимает форму ночной вазы.
– Значит форма – всему голова?
– Голова ведь, даже золотая, тоже, в каком-то смысле, форма! Вот султан Брунея – голова! Он распорядился форму для отливки Hennessey изготавливать из золота. Прямо как в детском стишке:

Правда, Брунеев на всех потенциальных султанов не напасёшься, вот тот, кто "как может", тот так и выкручивается, и тут уж в ход идёт всё, что под руку попадается. Автомобиль может стать самым элегантным, костюм – самым стильным, улыбка – самой зубастой, усы – самыми внушительными и даже яйцо – крутейшим из крутых (но, как правило, на самый худой конец)!
– Это, конечно, выход, но куда он ведёт? И как?
– Обычно, куда глаза глядят, а так – как когда. Ежели материал повлиял на форму, и, к примеру, султаном становится лишь тот, кто с помощью экс-коньяка умеет превращать обычные унитазы в золотые, то это – одно дело.
А ежели этот самый б/у коньяк, став, скажем, депутатом парламента, только из-за этого и превратился в форму для отливки памятника самому себе – то это уже дело другое. Совсем.
И это-то совсем другое дело – дело самое обычное. Настолько обычное, что оно и зовётся "порядок вещей". А когда вещам сообщён порядок, наступает пора для удовольствия. Вот так, для и для эти самые удовольствия до бесконечности, и протекает странная жизнь под небом, отражением которого она, по сути, и является.
– Неужели же так выглядит небо?

Неужели же,
У меня такая ж...

– Да/нет! Небо так не выглядит, а вот наши представления о нём порой выглядят тока так!

• Он выглядел, как преуспевающий торговец мажором, который "до".

• Её счастливая улыбка была так же широка, как у жены борца сумо/м на утро после серебряной свадьбы.

Простые вещи, плывущие по волнам неторопливого сентябрьского времени, хрупкое осеннее Солнце обнимает тонким теплом. И от этого вещи становятся тёплыми. Отправляясь в дальнюю дорогу, нужно не упустить важного и важно не позабыть нужного. В дождливую осень и морозную зиму я обязательно захвачу с собою эти тёплые вещи.

Стремительный спурт молодого рослого сеттера по склону оврага, поднимающий в воздух невесомые пятна ярко-жёлтых опавших листьев, изумительно красив! Его хозяйка – миловидная особа. Вся эта красота, возникшая вдруг, проносится мимо меня и исчезает бесследно в кустах орешника (речь о сеттере, конечно) с такой скоростью, что я даже не успеваю спросить разрешения у дамы её (красоту) сфотографировать. Это, собственно говоря, и избавляет меня от типовой двусмысленности, которой я, признаться, не переношу! Ведь ежели бы хозяйка собаки поняла мой вопрос неправильно, то вышло бы, что не хватает такта в моём поведении, а если правильно – я не знаю, хватило бы у неё ума не обидеться?

Стремительность (ключевое слово) расставляет всё по своим местам буквально через несколько минут.

Не успеваю я пройти и ста метров, как из тощих кустов, злорадно столпившихся вокруг поваленного бурей дуба, выскакивает очаровавшее меня существо, бежит прямо ко мне и начинает энергично знакомится. Через пугающе короткий промежуток времени из тех же кустов вылетает хозяйка и начинает энергично извиняться за бестактность "своего пса". В ответ я говорю что-то вроде того, что такое поведение молодого красавца свидетельствует о его недюжинных экстрасенсорных способностях. Ведь стоило мне только подумать о нём что-то хорошее, как он тут же, видите ли, проникся ответной симпатией! Мои сентиментальные фантазии хозяйка развеивает быстро. Выглядит это примерно так: "Ой, вы знаете, нам и в голову не приходит, как выбить из него эту новую блажь! Стоит ему увидеть у кого-то в руках что-нибудь серебристое (моя фотокамера), он тут же думает, что это зеркало. А гоняться за солнечными зайчиками – его любимое занятие!". На том мы и прощаемся, хотя мне почему-то становится неловко оттого, что я отправился в лес, легкомысленно не захватив с собою зеркала.

Под моими ногами шуршит опавшая листва. Я не спеша, шагаю по лесной тропинке и размышляю о статном зайцеборце.
Интересно, с успехом ли выбили из него предыдущие блажи незнамо какие "мы"? Думается, что не все.
Достанет ли у него сил на новое "озорство" после того, как старое утонуло в реке? Думается, что достанет!
А понимает ли он, что жёлтые опавшие листья, которые взмывают вверх после его феерического спурта – это неделимые шкурки тех самых неубиваемых солнечных зайчиков, которых он так стремительно настигал всё лето? Думается, что понимает.

На лесную полянку, по которой бежит моя тропинка, выскакивают один за другим сразу два сеттера! Но нет, эти не станут гонять юрких солнечных зайцев по тёплому сентябрьскому дню! Не та печать на лицах их... Да и не на лицах, в общем-то, а на глуповатых собачьих мордашках!

Из-за стайки полупрозрачных облаков выглядывает Солнце. Я поднимаю с земли несколько опавших кленовых листьев и подбрасываю их вверх. Листья очень легки и падают так неторопливо, что солнечные лучи успевают на короткое мгновенье оживить пятна ослепляющего золотого света, которые уже слегка задремали, припорошённые тонкой бурой пылью.

А интересно, знает ли Солнце о проделках сеттера? Думается, что знает. Но, думается, не сетует оно на него за это! Ведь такие, как он, в погоне за солнечными зайчиками на них не охотятся.
Путь таких, как он, по жизни бежит легко, и их движения подстать ему, грациозны и стремительны!
И пускай их путь никогда не обернётся бегством!
И пусть он будет чист, светел и благоухает розами!
И пускай острые шипы от этих роз достанутся всем хозяевам, дрессировщикам, хозяевам дрессировщиков и дрессировщикам хозяев, которые приноровились выбивать блажи из тех, кого они не в состоянии даже попытаться понять!

Не думай о них, сеттер!
Беги, сеттер!
Беги!

Старый запущенный сад – это уже почти лес. Деревья старого сада, не опалённые пламенем, пылающим в очах ретивого сливороба, причудливо искривляют свои чёрные, сучковатые стволы не по чьему-либо капризу, а своим собственным неспешным думам в такт. Этот медленный танец, длящийся долгие годы, исполняется ими для себя и только для себя.

Урожаями старый сад радует не часто. Но уж ежели где-то, на самых верхних, тянущихся к Солнцу ветвях, уродится вишня, слива или иное какое яблоко, то можно быть уверенным, что по вкусу они не будут иметь ничего общего с калиброванными, залитыми воском франкенштейнами из супермаркета. Плоды старого сада невелики, зато душисты. Они редки, но этим они и радуют тех, кто умеет их добыть.

Хорошо, если посередине старого сада, на пути оказывается высокий, прочный забор! Преодолевать его приходится, неуклюже карабкаясь, со стонами подтягивая на руках своё белое, более охочее до потягиваний, тело к заветной вершине. Все эти неимоверные труды предпринимаются лишь для того, чтобы в один прекрасный момент, очутившись на самой верхотуре, глупо улыбнуться самому себе и, грузно перевалившись через "преодолённую" преграду, кануть в неизведанное. Проще говоря, спрыгнуть в густые кусты, растущие по ту сторону...

Поначалу ничего нельзя разобрать. Насторожённому взгляду мешают полчища листвы, насторожённый слух воспринимает только собственное тяжёлое дыхание да гулкие удары пульса по насторожённой нервной системе. Остальные чувства, (шестого локтя в боку, к примеру) пускай даже очень насторожённые, тоже мало, чем могут помочь. Но вот, несмело раздвигая руками цепкий кустарник, удаётся сделать один шаг, другой, третий и взгляду, наконец, открывается... другая половина старого сада. Те же причудливые деревья, те же, заросшие крапивой, тропинки, то же Солнце, с трудом пробивающееся сквозь игривую гриву листвы и тот же птичий щебет.

– Ну, и что же мы имеем?
– Позади, за высоким забором, всё, чего у нас уже нет, а впереди – всё, чего нет ещё.
– А не проще ли было ещё до "героического штурма" просто повернуться к преграде спиною?
– Проще, конечно, если бы не одно "но".
– А какое оно, это "но"?
– Да ведь никто ж не знает, что он найдёт за забором!
– А чего бы хотелось?
– По ту сторону, которая позади, на этой стороне хотелось найти ответов на мучительные вопросы, а по эту – чаю, пожалуй...
– И стоило из-за этого так долго лезть неизвестно куда?
– Ну, положим, "из-за" этого никто и не лазил, так как пришлось лезть прямо "через" это! Это, во-первых. А во-вторых, теперь хотя бы отдалённо известно, что же такое "неизвестно куда".
– И что же это такое?
– Это такая сторона, в которую незаметно удалились молодые деревья, став такими, какими мы видим их нынче.
Это такая сторона, в которой сад не разрезан "жестоким" лезвием изгороди, о которой он, кстати, до сих пор и не подозревает.
Это такая сторона, в которой вопросы и ответы ещё не отделились друг от друга и где неповторимый аромат свежей дырки от бублика вызывает зверский аппетит!
– А как же быть тем, кто с интересом прогуливается по старому саду?
– Что касается всех, кто лаком до редких вишен, слив да яблок, то для них весь мир – это старый сад, точнее, отражение сада в неторопливых волнах сентябрьского времени, окрылённых золотым солнечным светом. А осень, как известно, – пора урожая! И кто же, скажите мне, кто откажется добыть "зато душистых", к примеру, яблок, которые нынче чудо, как хороши?!

a propos

Очень важно, зависнув на вершине забора, не перепутать сбой в вестибулярном аппарате с головокружением от успехов. Можно по ошибке сигануть туда, откуда начинался "штурм".

• Вершины всегда виноваты. Вот их и штурмуют…

• Ничто не отнимает у нас столько сил, сколько наши слабости!